Казахстан глазами американца в начале XX века

С 1902 по 1908 год американец руководил лондонской горнодобывающей компанией, которая годом ранее купила несколько медных заводов и угольных шахт и приступила к плавильным работам в Центральном Казахстане, у верховь­ев реки Ишим. По рассказам жителей села Успенка Карагандинской области, ставших инициаторами перевода его книги, до пандемии сюда приезжали его потомки.

«Мои рассказы описывают сцены из жизни той части равнинной Центральной Азии, которая называется «Киргизские степи», – написал Нельсон Фэл в предисловии к «Russian and Nomad». – И они, по сути, являются исторической родиной западной философской мысли, культуры и религии».

Сегодня эта книга переводится одно­временно на казахский и русский языки. По словам переводчика – кандидата филологических наук Мадины Анафиновой, американец, хотя и пользовался услугами русского переводчика, освоил множество казахских слов и оборотов для общения с местными жителями. Фэл активно это демонстрирует в своей книге – қайда барасың, қалың қалай, ассалам алейкум, мал-жан аман ба, қымыз... Все казахские топонимы и имена автор пишет как есть – Жусалы, Таста Адыр, Нельды, Коянды, Сары су, Кызыл тау, хотя там, на месте казахских аулов, уже стояли казачьи станицы, и, к примеру, местечко Нельды носило новое название – Успенка. Фэл рассказывает о происходящих событиях с юмором и добродушной иронией. Имея в виду свою семью, пишет, к примеру: «Эта книга посвящена Анне – байбише (жене), Мариан и Оливии – кызымкаларыма (дочерям), Нэлсону – байдын баласына (сыну хозяи­на) – тем, кто разделил с автором эти приключения».

А самое главное, в своих рассказах о кочевниках Цент­рального Казах­стана Фэл не преминул объяснить, что казахи – это никакие не киргизы: «До прихода русских эта обширная часть страны уже была заселена, или, точнее, была местом кочевания крупнейшей тюрко-монгольской расы, называющей себя казахами. Но русские уже употреб­ляли это слово для своей собственной группы, которую мы знаем под именем «казак». Таким образом, чтобы избежать путаницы терминов, они отказались от использования слова «казах». Однако сама коренная нация сохранила своё историческое название и никогда не называла себя иначе как «казах».

Это не первый такой перевод с анг­лийского в исполнении Мадины Анафиновой.

– После выхода в свет в 2020 году книги об истории развития промышленности в Центральном Казахстане – «In the Kirgiz (Kazakh) Steppes», написанной английским инженером Джоном Уорделлом, интерес к таким источникам привёл меня к переводу книги американца Эдварда Нельсона Фэла «Russian and Nomad» – «Русский и кочевник», – рассказывает учёный-филолог. – Такие письменные артефакты легко вписываются в одно из новейших направлений исторических исследований – «Every day Life History» («История повседневности»).

Оригинал этой книги находится в библиотеке Йельского Университета (США). После того как она была оцифрована компанией «Майкрософт», в 2016 году «Russian and Nomad» стала доступной для публичного использования. Ссылка в титульной части гласит: «…Пользователи могут свободно копировать, использовать и распространять произведение частично или целиком. Однако… в зависимости от того, какие части книги будут использованы, необходимо получить дополнительные права и разрешение на пользование данной книгой у законных правообладателей».

Книга Нельсона Фэла представляет повседневную жизнь степи как в контекс­те событий социальной и культурной жизни начала ХХ столетия, так и в свете политических и социальных изменений в казахском обществе. Названия глав многоговорящие: «Сын степей», «Покупка рудника Успенский», «День Пасхи», «Павлодарский клуб», «Поминки», «Бирюзовое озеро (Балхаш)», «Охота с орлами»… 300 страниц книги богато иллюстрированы уникальными фото­графиями простых жителей – рабочих шахт и медеплавильных заводов края.

Повествуя о кочевниках Великой степи, автор вновь и вновь приходит к мысли о том, что ему, американцу, тяжело понять душу этого свободного народа: «Когда старик пристально смотрел на свою любимую птицу (беркута), было интересно наблюдать за его лицом, – рассказывает он в главе «Охота с орлом». – …Единственный вывод, который я когда-либо черпал из наблюдения за казахским менталитетом, – не было никакой уверенности в его правильности. Ни наши формулы, ни классификации, ни язык не могут быть применены к нему. Невозможно, чтобы мы, вынужденные отчаянно бороться за свои жизненные потребности, обремененные чрезвычайно длинным списком излишеств, прониклись им. Как они, наши формулы, могут понять концепцию умов людей, которые довольствуются малым, благодаря при этом Создателя – шукур алла, тауба. Покой и гармония в душе, которые, естественно, соответствуют такой концепции жизни, совершенно непонятны нам. Поэтому вполне вероятно, что я делаю неправильные выводы, с интересом изучая лицо Адам-бая (охотника с беркутом), ибо весьма возможно, что он вообще не думал ни о чём таком, о чём думал я».

Казахи, по словам Фэла, – выдающие­ся философы: «Оставаясь самими собой, они показывают остальной части человечества нежелание выворачивать наружу душу, чтобы оставить что-то в память о себе потомкам… Если вы родом из западного мира, то, считая себя неотделимыми от остальной природы, ведёте вечную войну с ней, пытаясь силой вырвать её секреты. Это называется у нас борьбой за существование. Выжив в этой борьбе и оказавшись на границах огромного пространства, называемого природой, смотрите сквозь её чистоту и чувствуете признаки гармонии с ней. Они сначала пугают, а затем переполняют вас, и вы готовы преклонить свою голову и признать, что в повседневной суете, которую вы оставили позади, от вас многое было скрыто и многие вещи вы не могли понять».

В гармонии с природой

Фэл постоянно сравнивает три культуры: казахскую, русскую и американскую. Очевидные для восточного человека истины кажутся американцу невероятными: «Вечером пришел акын и, сидя на земле, коснулся пальцами своего инструмента – домбры, наполняя воздух пронзительным плачем, воспевая добродетель и оплакивая слабость человеческой природы. Это было очень похоже на Притчи Соломона или Псалмы Давида, когда Саул бросил копье в него; но если Давид использовал арфу, то наш певец играл на домбре… Казахов не надо учить ухаживать за скотом, они и животные едины, жеребята и ягнята выкармливаются и растут в юртах, так же как младенцы и слабые дети. В их воспитании никогда не применяют силу – просто терпение. Невозможно описать, как сильно два способа достижения одной и той же цели отличаются по характеру у казахов на востоке и американских ковбоев на западе. Никаких лассо, кнутов, взбрыкивающих лошадей, насилия в голосе или действиях. Простой западный человек даже представить бы себе не мог, что увидит на другом конце света человека, сидящего в седле и мирно пасущего своих лошадей. Для них, считающих, что лошадь – дикое животное, это невероятно...»

Описания быта, культуры, искусства, религии и спорта (показывает игры номадов, например, женскую борьбу) чередуются с глубоко философскими переживаниями.

Рассказывая, какое место религия занимает в повсе­дневной жизни кочевников, Фэл пишет: «Ранним утром мы ехали по широкой долине. Рассветало, небо слегка зажелтело на востоке; жаворонки поднимались навстречу солнцу. И вдруг мы увидели одинокого всадника, ехавшего в двух-трех милях впереди нас. Он поднялся по склону самого высокого холма и с появлением первых лучей достиг его вершины, чтобы встретиться со своим верным другом – солнцем. И когда оно появилось над горизонтом и заполнило землю золотыми лучами, одинокая фигура сошла с коня и в благоговении стала бросаться много раз ниц на землю, затем, подняв голову, простояла несколько минут на коленях, глядя в бесконечность, а потом, вскочив на коня, ускакала прочь. Я не могу сказать, каковыми были его мысли, но я знаю, что мы думали о том, что в этом мире есть великое множество вещей, о которых мы никогда раньше не думали, а наша цивилизация ничего не рассказывала нам прежде о них».

Вывод, к которому приходит Фэл после таких встреч с кочевниками, совершенно однозначен: «Истинное величие природы в том, что когда человек находится в гармонии с ней и не стремится овладеть ею, то её широта и глубина захватывают душу и господствуют над ней. Именно в таких условиях родилась вера в едино­божье. Когда я наблюдал за казахами в их повседневной жизни, то думал, что и они сами, и их предки, блуждая в вечном одиночестве под единственным укрытием в ночи – покрывалом из звезд, и придумали, видимо, концепцию единого Бога, которая должна привести весь остальной мир в одно гармоничное целое с природой».

Автор завершает свои наблюдения: «На одном холме мусульмане, напрягающие глаза на запад, чтобы увидеть бледное сияние их полумесяца, а с другой – христиане, смотрящие на восток, чтобы увидеть появление своей звезды. Если бы только они знали, какая значительная разница разделяет их, и в то же время – какая сильная связь существует между ними!»

Американец, побывавший в Казахстане в первой половине ХХ века, пишет, что, независимо от того, какими бы событиями, бедами или приключениями ни сопровождалось пребывание здесь его семьи, это не изменило их отношения к казахам как к самым верным друзьям. «И если мы не смогли добиться успеха, обучая их тому, что мир круглый, то казахи преуспели в обучении нас тому, что народ может быть счастлив и может вес­ти достойную и изящно-нежную жизнь на фоне простоты окружения. О такой жизни мы никогда раньше и подумать не могли и, вероятно, только сейчас начали понимать, какими смешными являются сложности условий, которые мы с таким трудом строим для себя и вокруг себя».

– В воспоминаниях автора много символизмов, – считает переводчик книги «Russian and Nomad» – «Русский и кочевник. Рассказы о киргизских степях» Мадина Анафинова. – К примеру, последняя глава книги («Охота с орлом»), посвященная охоте с беркутом, завершается песней гордой птицы в свободном небе Казахстана. Эту главу он проиллюстрировал фотографиями детей охотника Адам-бая – сына Малика и дочери Таук, сидящих верхом на лошадях и смотрящих вдаль, в бесконечную Великую степь...